Творчество - Анамариэль (Silentium)

                                                                         Под кровом Всевышнего.

Мини-рассказы.

СМЕЮЩИЙСЯ ЯСТРЕБ. (1 глава)

…Нити прошлого и будущего переплетались, строя сложный, запутанный узор.
Кто скажет, где грань между смехом и плачем? Кто скажет, где вечность, и где суета? Кто скажет, чьей кровью платить нам за счастье?
Кто скажет, о чем поет речной камыш?..

Она открыла глаза и резко села в постели.
Сон… это был всего лишь сон. Спокойно… она попыталась отдышаться и успокоить бешено бившееся сердце. Провела рукой по волосам и поморщилась от вспыхнувшей боли в ладони.
Предрассветная мгла неярко освещала тонкие, изящные руки.
И капавшую с них кровь.

Ранняя весна вступала в свои права. И хотя зима упорно не хотела отступать и по ночам сковывала землю тонким слоем льда, уже утром становилось ясно – недалек тот день, когда первый молодой листочек проклюнется из первой зеленой почки.
Оживленный говор деревенских жителей наполнял весь небольшой поселок. Асока наклонилась к колодцу и вгляделась в свое отражение.
Длинные темные волосы. Глаза цвета орешника. Тонкие алые губы, румянец на щеках. Только откуда эта печаль и тоска, наложившая печать на лицо и глядевшая из глаз…
Капля дождя упала в воду с серого неба, и отражение заколебалось, искажая черты.
Асока набрала воду в ведра и не торопясь направилась к своей избушке на самом краю деревни. Из серой тучи капал теплый, крупный дождь, падая и разбиваясь на сотни маленьких капель. Появились лужи. Асока улыбалась дождю, первому весеннему дождю, как посланнику с добрыми вестями.

… Из сказок Бианки, из старинных бабушкиных травников пришло древнее, могучее знание. И вместе с ним – умение чувствовать. Что сделали с ее сестрами, чьи души теперь заключены в снежно-белые тела журавлей? Отчего они горько кричат и плачут над озером?
Кто из людей не жалел о прошлом? Кто не мечтал изменить свою судьбу? Кто не искал оправданий поступкам?
Солнце вставало, огромный огненный диск. Речной камыш пел старинную песню.

Асока в последний раз обернулась, бросая взгляд на родную деревушку. Здесь она прожила всю свою жизнь – все 20 лет. Была ли она счастлива? Трудно сказать. Родители ее рано умерли, и ее воспитала бабушка, которую в народе почитали за знахарку и целительницу. Впрочем, не такой уж и сильной была она знахаркой – предсказывала погоду, могла вылечить от простуды да снять порчу, знала о лечебных свойствах трав, ну а больше – ничего.
Асока училась у старушки всему, схватывая на лету любые сведения. Она бы легко превзошла свою учительницу, только вот знания брать было неоткуда.
В 14 лет Асока лишилась последнего близкого человека. Ее бабушка ушла в лес, да так и не вернулась… с тех пор девушка жила одна, ведя неказистое хозяйство и помогая изредка жителям деревни.
Ее не особо любили – всегда задумчивую, молчаливую красавицу с темными глазами. Помощь – помощью, а вот поговорить по душам у Асоки было не с кем.
Она почти ни о чем не жалела. Уходить – значит, уходить… уверенно отвернулась от приветливых дымков над крышами избушек, и неторопливо пошла по дороге.

Пели ручьи. Звенели голоса птиц, перекликавшихся в ветвях деревьев. Облака играли в салки с ветром. И повсюду, на каждом цветке и на каждой придорожной кочке были следы весны.
Повсюду слышался ее смех. Серебристый, тонкий, невесомый, он проникал в сердце и заставлял его петь, сбрасывая с себя холод зимних снегов и зацветая зеленым плющом.
Асока неторопливо шла по дороге, улыбаясь песне, звучавшей в ее сердце. В руках – небольшой узелок с книгой, несколькими монетами и краюшкой хлеба. Этого хватит на сегодня, а дальше – она не смотрела в будущее. Его не изменить – пусть будет так, как суждено. Она выбрала путь. А теперь – ход судьбы.
Когда небо подернулось пленкой и сотни маленьких точек приветливо засияли в безбрежном темно-синем океане, Асока сошла с тропинки. Для нее не было непривычным ночевать на голой земле – часто, когда она отправлялась в лес за лечебными травами, возвратиться за один день она не успевала, и оставалась в лесу на ночь.
Она положила узелок вместо подушки, и накрылась бабушкиным платком. Приветливо мигали звезды, и о чем-то тихо пел ночной соловей. Деревья закружились хороводом, шумя ветвями и перешептываясь друг с другом. Сон спустился с облаков, положив руку на лоб девушки, принося ей покой…

С первыми лучами солнца она встала на ноги. Умылась водой из ледяного ручья, позавтракала хлебом, и отправилась в путь.
Куда она шла, оставляя четкие следы на утоптанной дороге?..
Давным-давно, бабушка рассказала ей историю о Смеющемся Ястребе. Она знала много историй, со счастливыми и грустными концами, историй про подвиги славных рыцарей и странствующих пилигримов, историй, полных тайн и загадок, историй, которых хотелось слушать снова и снова…
Асока не помнила, о чем говорилось в этой истории. Остались лишь крохи – и теперь память щедро подкидывала ей образы и картины, нарисованные детским воображением.
«Он всегда печален, Смеющийся Ястреб, - дрожал старческий голос, - он был рожден на воле, но судьба отняла у него свободу. Он одинок, дитя леса и просторных полей, и он ждет ее – свою возлюбленную, чтобы обвенчаться с ней под лучами рассветного солнца, на белом пушистом облаке, под крылами горного орла...»

Дни шли. Становилось все теплее, зима, ворча, уползла в свою нору, и теперь над головой Асоки сияло солнце. Лишь изредка набегали тучи, и тогда девушка пряталась под широкими кронами могучих деревьев от теплых капель.
Она ночевала в лесу, или в деревнях, платя людям за гостеприимство лечебными травами и любой работой. Целителей уважали в этих краях, и ни разу Асока не осталась голодной.
Она забрела туда, где не был еще никто из ее родной деревни. Все чаще приходилось подниматься на высокие холмы, а вдали виднелись призрачные вершины гор.

Однажды вечером, когда Асока постучалась в небольшую избушку на краю деревни, ей открыла старая женщина. Асока попросилась зайти и отдохнуть, представившись целительницей и пообещав отработать, и старушка с радостью впустила ее. Она давно мучилась болями в спине, и Асоке легко удалось помочь женщине. В благодарность та поделилась с ней скудным ужином и предложила поспать на мягкой кровати.
Перед тем, как уйти утром, девушка решилась спросить о том, что давно уже мучило ее.
- Вы не знаете человека, носящего имя Смеющийся Ястреб? – чуть запинаясь, спросила она.
Старушка задумчиво оглядела Асоку.
- О нем не знает почти никто, а те, кто знали, давно уже спят непробудным сном… - проговорила она, - но если ты спрашиваешь… в последний раз я о нем слышала давно. Мне говорили, он живет на вершине самой высокой из во-он тех гор, - старушка указала на тонущие в дымке тумана вершины вдалеке, - попробуй… может, ты и найдешь его.
Асока поблагодарила и, поправив на голове платок, отправилась в путь.

О РАВНОВЕСИИ.

Среди обрывочных записей и рассыпавшихся при одном прикосновении рукописей старинного Замка Пяти Соколов, в мое первое его посещение, я отыскала вещь, которая смутно напомнила мне о днях, проведенных в Пригорье. В тот момент ни Тоби, ни Сталя рядом не оказалось, и я смогла беспрепятственно изучить свою находку.

Это была небольшая, черная табличка, кусок незнакомого мне материала – применяя к ней слово «черная», я передаю название того цвета, которого она была, когда я нашла ее. Потому что, стоило мне взять ее в руки, цвет замутился, словно в воду кинули камень, и через несколько секунд в моих руках оказалось подобие пергамента, отличавшееся от настоящего только толщиной. Позже я узнала у Волшебника, что это творение его предшественников было наделено старинной магией – табличка принимала тот вид, в котором ее владельцу было удобнее читать письмена. Да, через мгновение я увидела проступившие письмена, словно написанные черными чернилами. Хотя, наверное, они и были написаны ими – ведь если верить в иллюзию, а я тогда верила, она может стать реальностью.

Не успела я отойти от удивления, как вдалеке раздался взволнованный голос Тобиаса, и рев дикого зверя – я лишь успела спрятать табличку в глубоком кармане и броситься на помощь.

Но позже, когда мы выбрались из Замка, уничтожив хозяйничавших там варваров, за что заслужили расположение и дружбу рядом стоящего селения, я вспомнила о своей находке и никак не могла дождаться, когда же Тобиас заснет. А он, как назло, то беспокойно ворочался, то вставал и подкидывал ветки в костер. Сталь спал уже давно, пристроившись на высоком дереве. Но вот наконец и Тобиас успокоился.
Я осторожно приподнялась на локте, доставая из кармана табличку. В призрачном свете луны она показалась мне изумрудно-зеленой, гладкой своей поверхностью отражавшей лучи звезд и блики костра. Но мгновение – и я увидела, как словно нити золотого света прошивают поверхность таблички. Проступали замысловатые письмена, начертанные золотым пером. Я, оглянувшись на пошевелившегося Тоби, села на колени и углубилась в изучение иероглифов.

Это был древний язык Волшебников – в моем мире аналогом ему является латынь. Маги обучили меня ему – но недостаточно. Сейчас я лишь могла узреть смысл записи, но позже, побывав у Волшебника, я научилась видеть за каждой руной словно живой рисунок, я научилась видеть и читать то, что не было написано – но было вложено в магическую табличку. Тогда же Волшебник и рассказал мне историю моей находки.

Она была создана до Первой Войны Порабощения – когда ниберлунги, сотни лет угнетаемые народом Цитаделей и Замков, восстали. В своих пещерах они таили немалые силы, и им удалось бы поработить весь мир, если бы не Альянс Семерых. Волшебники, узнавшие о грозившей им опасности, и не только им, но и их творениям (ибо невежественные в делах войны ниберлунги двигались по земле подобно страшному пожару – они сжигали селения, сжигали обозы армий, выступавших против них, окружали армии кругом огня – другой тактики они не знали, хотя эта была необычайно успешна), решили сохранить свои знания, передав их камню. Во всех деревнях, Замках, Цитаделях и Крепостях, Волшебники трудились над созданием материала, способного сохранять в себе магические знания.

Наконец, Камень Знания был создан. Мне тяжело объяснить, в чем была тайна Камня Знаний – дело в том, что в него Волшебники вложили разум. Позже Камни стали называть Хранителями – ибо они хранили в себе знания, но не сообщали их – хотя и не таили.
В мои руки попал камень, хранивший в себе Летопись Равновесия, созданную в то время, когда темные маги только начали появляться. Встала необходимость создать два полюса и четко определить их границы. Летопись Равновесия повествовала о том, ЧТО есть Равновесие между Тьмой и Светом, как хранить его на Земле.

Итак, я погрузилась в чтение. Сейчас я не помню всего, что было заключено в холодный камень, но обрывочные сведения сохранились в моей памяти.

«Был создан Свет. И Светом была создана Тьма. Ибо все от Света, даже то, что противоречит ему – в деяниях ли, в значении. Долгое время Свет и Тьма стояли рядом, но не настолько близко, чтобы Свет ранил Тьму лучами, а Тьма обожгла Свет клубами мрака. Но пришло время, как было задумано, и Мир содрогнулся. Ибо Тьма восстала на Свет.

Так было в начале, и так будет всегда. Свет лишь хранитель, Свет недвижим и един, а Тьма жаждет власти – и всегда Тьма будет восставать на Свет, ища в борьбе утоления своих страстей. Изначально Свет и Тьма были в равных силах – ибо Свет отпустил от себя Тьму, даровав ей столько магии, сколько было у Света – но в Первом Восстании Тьма отобрала у Света многие силы, превратив потоки лучей в клубящийся мрак. И в том Восстании, решился Свет создать себе помощников – защитников от Тьмы, ибо без Равновесия Тьма поглотила бы Мир. И была создана Земля, как повествуется в Летописи Начал, и люди, и драконы, и гномы, и многие другие существа, таившие в себе силы Света. Но Тьма стремилась к величию – и многие люди превратились в вампиров и оборотней, гномы стали ниберлунгами, а черных драконов Тьма прельстила мудростью и властью, переманив на свою сторону. Так Земля стала ареной борьбы между Светом и Тьмой. Было создано два мира – об этом повествуется в Летописи Миров, и Тьма хотела поглотить оба.

Но Свет, хранитель и смотритель, собрал все свои силы и в одном из Миров появились существа, мудростью своей превосходившие прежних созданий Света. Это были Волшебники и Колдуны, не принадлежавшие ни к Тьме, ни к Свету – их задачей было сохранять и оберегать Мир от них. С годами власть Волшебников и Колдунов уменьшилась, но в начале были они сильны, и Тьма боялась выступать против них, как и Свет не искал с ними встречи.
Хранителями Равновесия звались те Волшебники, которые согласились посвятить жизнь и силы сохранению Равновесия. Но их ошибкой было то, что Хранители, созданные Светом, любили гармонию. Они распределили Свет и Тьму между детьми этих Сил, создав столько вампиров, сколько было людей, создав ниберлунгов по счету гномов, а число диких зверей было равно числу домашних. Но время шло, люди умирали – вампиры же были бессмертны. Гномы размножались во много раз медленнее ниберлунгов, а черные драконы были намного сильней своих светлых сородичей – фафниров. И вновь перед Хранителями встала проблема Равновесия, ибо Тьма с усилением своих сил на Земле, вновь решила восстать на Свет.
И тогда Хранители создали два сосуда – один золотой, и один черный. И призвали Хранители Тьму и Свет, будто бы на совет. И когда в День Решения снизошли они в Мир из не-Мира, подняли Хранители два сосуда и громом прозвучали заклинания на старинном языке. И оказался Свет в золотом сосуде, а Тьма в черном. И не могли они разорвать оковы, и было сказано:
«Остался Мир без Света и Тьмы, и властвуют теперь их создания. Удалимся и мы, Хранители, за грань между Миром и не-Миром, и будем охранять два сосуда. И теперь равновесие между Светом и Тьмой будем хранить мы, а их создания будут хранить равновесие между добром и злом, и пусть совесть их будет им помощником.»

Так было сказано в День Решения, и крепки были сосуды, и не могли Свет и Тьма разбить их. Но было пророчество – ибо что имеет начало, то должно окончиться – что в День Окончания скинут свои оковы и Свет, и Тьма, и будет великая битва, а кто победит в ней – зависит лишь от созданий, живущих в Мире.»

ЦАРСТВО ЖИВОГО СЕРЕБРА.
Горькая полынь серебра…Холод. Все вокруг словно неживое. Зеленый лес, речка, островки цветов в поле – все подернуто синей дымкой. Молчат птицы. И боишься даже дышать – а вдруг королевство серебра рассыплется на осколки от твоего вдоха?..
Страха нет. Чего бояться?..
Промелькнет в вышине птица. Ты проводишь ее взглядом, до того момента, пока она не скроется в вышине, там, где нет ничего. Бездонная синяя чаша. Королевство серебра…
Проведешь рукой по резным перилам. Это твой дом – деревянный терем, вычурно украшенный резьбой. Он медленно тонет в дымке, теряя очертания, погружаясь в серебро… Ты накинешь накидку из соболя и шагнешь прочь.
Лес расступится, разведя мохнатыми лапами. Тропинка сама окажется под ногами. Ты пойдешь медленно, отводя ветки в сторону, осторожно ступая по сине-белой тропинке. Мех согреет, и ты уже не дрожишь – от холода, или чего-то другого.
Обернешься. За тобой – череда деревьев, путь есть только вперед. Уже не видно вдалеке резного петушка на крыше деревянного терема. Страх возникнет и уйдет – и ты осторожно шагнешь вперед.
Тропинка вьется, словно живая. Она приведет тебя на поляну, покрытую островками земляники, серебряную поляну, над которой стелется дым.
Ты замрешь, ловя руками нити серебра, любуясь на игру облачков дыма. Он поднимается все выше.
Один шаг до поляны. Сдерживая дыхание, боясь расколоть этот мир, ты шагнешь в мягкую пелену живого серебра, разрешая ему обвить тебя нитями, и вдохнешь полной грудью.
…Странные фигуры рисует дым. То зверь косматый, а то будто человек смотрит на тебя из глубины поляны. Ты шагнешь дальше. Дышать вдруг стало совсем не тяжело – словно дым наполнил тебя легкостью. Ты закружишься в облаке, но быстро устанешь. Смотри – трава, будто кресло. Сядь, отдохни. Твое тело отравлено ядовитым газом гнилого болота древних лесов. Ты станешь дымом, и будешь царствовать в этом королевстве.
Тихо стоят деревья, не шевелясь. Не слышно крика птицы, людского говора. Тишина окутала все вокруг. Спит в глубине лесов древний, полуразрушенный терем с резным петушком на крыше. И бродит король по Царству Живого Серебра.

КОТЕНОК.

Это было тихое, очень тихое «мяу». И – тихое царапание паркетного пола. Она вздрогнула, но не повернула голову, только еще ниже склонилась над книгой. Тихое «мяу» раздалось чуть громче. Она досадливо махнула рукой. «Мяу» раздалось еще раз, и теперь это было тихое требовательное «мяу». Она нахмурилась. В комнате воцарилась тишина, прерываемая только гудением компьютера и шелестом страниц. Она старательно прислушивалась, ожидая услышать еще одно «мяу», но его не было. Она недоверчиво и немного разочарованно обернулась, и тут же состроила на лице недовольное выражение.
- Мяу, - сказал котенок, быстро перебирая лапками по паркетному полу. Он выглядел хитро, - мяу, - сказал он еще раз. И это «мяу» уже не было тихим, нет, это было коварное и громкое «мяу».
Она отложила книгу и притворно нахмурилась.
- Ну привет, - сказала она.
- Мяу, - сказал котенок и хитро улыбнулся.
Она тоже улыбнулась, и протянула котенку руку. Он уцепился за длинный рукав старого папиного свитера, который она так любила носить, острыми коготками. И поднялся наверх вместе с ее рукой.
Она посадила котенка на свои колени. Подумала и провела рукой по голове котенка. Он зажмурился и подался вперед, чтобы ее рука касалась его головы подольше. Она увидела, что котенку понравилось, и улыбнулась. Котенок тут же сделал вид, что ничего ему не нравится и вообще он поглощен вылизыванием собственной шерсти. Тогда она спрятала улыбку и еще раз провела рукой по его голове. Котенок весь замер, и ей на секунду показалось, что она слышит его мурлыканье, но тут котенок спохватился и с независимым видом продолжил вылизывать шерстку. Тогда она сделала вид, что ей тоже все равно, надела очки и погрузилась в чтение умной книги, на которой красивыми буквами было написано «Автостопом по гала…», дальше котенок не видел. Впрочем, котенок отлично знал, как называется книга, ведь она читала ее уже третий день подряд, и от этого у нее было хорошее настроение.
Прошло пять минут. Котенок удобно устроился на ее коленках, и даже почти заснул. Она перевернула страницу и посмотрела на котенка. Улыбнулась. И медленно провела пальцем за его ушами.
Котенок тут же проснулся. И даже немного подвинулся, чтобы ей было удобно гладить. А она осторожно вела руку, чуть касаясь шерсти котенка. Тот приподнялся, но она тут же убрала руку и несильно дернула котенка за ухо. Тот заворчал и недовольно посмотрел на нее одним глазом. Она чуть заметно улыбнулась и еще раз провела по его голове. А потом стала щекотать его за ухом.
Котенок даже глаза закрыл, так было приятно. А потом – все громче и громче – он замурлыкал от удовольствия. Она улыбнулась. А затем убрала руку и опустила недоумевающего котенка на пол. И отложила книгу, придвинув к себе клавиатуру. Ей ведь нужно было работать.
Котенок немного посидел на полу. Он думал, что же ему поделать. «Почему бы мне не поесть?» - подумал он и пошел к кормушке. Но на полдороге он остановился. Котенок увидел гитару.
Котенок очень любил, когда она играла на гитаре. Нет, она плохо играла, и петь не очень умела – но котенку нравился ее голос. И нравилось, как она перебирает струны руками, не зная, что с ними сделать, чтобы играть, как настоящие музыканты. Она могла сыграть только пару легких мелодий.
Но котенку нравилось слушать, как она тихо пела грустные песни о море, о любви и печали, почти без сопровождения, только изредка касаясь струн. Котенок и сам любил играть на гитаре. И сейчас он опять решил попробовать.
Котенок подошел к углу, в котором стояла гитара, и резко провел по струнам. Струны ответили ему негодующим возгласом, котенок отскочил, а она вздрогнула и обернулась. Котенок задумался. Он убрал коготки и осторожно провел по струнам. Они сказали «привет». Она улыбнулась, заметив, как радостно засмеялся котенок.
- Мяу, - сказал котенок и еще раз провел по струнам, - привет.
- Привет, - еще раз ответила гитара, - как настроение?
Котенок задумался.
- Мяу, - сказал он и провел по струнам, - я живой – и поэтому хорошее.
Она улыбнулась. Закрыла скучный учебник и документ Ворд, в котором печатала что-то умное. Сняла очки и подошла к котенку.
За окном тихо запели птицы. А потом все громче и громче, их трель радостным звоном разносилась по всему миру, как будто птицы хотели сказать – смотрите, смотрите! Солнце встает!
Светало. Она села на пол рядом с котенком. Они долго сидели и смотрели, как медленно встает солнце.
А струны тихо отвечали песням птиц – привет… привет.

СОЛНЦЕ.

Из низенького окошка не было видно солнца. Из него не было видно ничего – кроме темной изгороди да высокой насыпи во дворе. Невысокий, покосившийся домик был окружен густой порослью бурьяна – как ни боролись с ним жители деревеньки, с каждым годом сорняк отвоевывал себе все больше пространства.
Там, где жила Алме раньше, солнца не было совсем. Высокие каменные здания закрывали его, не пропускали лучи света – и она почти забыла, как это – играть с солнечными зайчиками, и чувствовать на теле легкие прикосновения лучей.
Здесь все было по-другому. Когда она выходила из избушки, она щурилась – солнце заливало всю округу, щедро освещая каждый уголок. Даже деревья здесь были не такие, как в городе – с широкими кронами, со стволами, которые Алме даже не могла обнять руками, закрывавшие пол неба. Но пропускавшие сквозь свои листья и ветви тонкие, почти прозрачные золотые лучики – достигавшие каждой травинки и цветка.
Алме всегда мечтала увидеть восход. Деревенские пастухи сказали, что лучше всего восходящее солнце видно с высокого холма неподалеку от деревеньки – они часто водили туда коз и овец, там росла сочная, высокая, молодая трава, полная жизненных сил. И завтра – она была уверена – завтра она увидит восход. Встанет пораньше, доберется до холма и впервые увидит одно из великих чудес природы – восход солнца.

Когда Алме проснулась, в избушке было еще темно. Она тихо собрала свою одежду и вышла, стараясь не ступать на скрипящие половицы. Закрыла дверь. Накинула на себя легкое платье и побежала по дороге.
В деревне еще все спали. Словно сонные чары были напущены на всю долину – чарующая, таинственная тишина. Алме легко ступала по тропинке, невольно сдерживая дыхание и боясь потревожить волшебную тишину.
Чтобы добраться до холма, нужно было перейти реку. Алме быстро перебежала шаткий, непрочный мостик. Здесь ей нужно было свернуть на поле, и идти сквозь высокие заросли травы. Она быстро пожалела, что вышла из дома босиком, и что не захватила платок из козьей шерсти – трава блестела от обильной росы, и кристально чистые капли касались тела Алме, обжигая ее холодом. Алме совсем замерзла и побежала. Она даже не заметила, как сказочная тишина была нарушена – и первая птица нерешительно начала Песню Восхода. А за ней – сотни голосов, из леса, со стороны реки, деревни – все птицы подхватили песню, перекликаясь друг с другом, славя Господа. Их песня словно стала живой – она неслась по воздуху, играла в салки с ищущим добычу соколом, падала вниз и у самой земли вдруг резко устремлялась снова вверх, оглашая все вокруг торжествующим смехом.

Запыхавшаяся, Алме взобралась наконец на верх холма и остановилась отдышаться. Как раз вовремя. На востоке, за легкой дымкой, появился край огненного, золотого диска. И все вокруг будто замерло – даже птицы замолчали. Застыл ветер, перестав терзать кроны деревьев и присев на каменный уступ. Не дрожали капли росы на тонких травинках.
Солнце медленно поднималось, заливая все вокруг ослепительным светом. Торжествуя, его вестники-лучи неслись над долинами и реками, над горами и дорогами, славя свет. Алме застыла. Мир словно преобразился – и каждая капля его была пропитана ослепительной влагой солнца. А оно медленно, величаво вставало, оглядывая мир, лежащий перед ним.
И в этот момент вновь грянула песня. И взметнулся ветер, взлохматив волосы Алме, и умчался в сторону пшеничных полей. Затрещал кузнечик в траве, из деревни послышался надоедливый скрипучий голос петуха, и залаяла где-то собака. А Алме все стояла, не утирая слез, пораженная торжеством увиденного.
Прошло несколько минут, когда она наконец отвернулась и медленно пошла обратно к реке. Теперь уже не было холодно – капли росы исчезли, растворились в тепле лучей. Из травы на Алме настороженно смотрел глаз куропатки – но при приближении девушки птица, неловко взмахнув крыльями, отбежала в сторону. Алме перешла реку и ступила на проезжую дорогу. Навстречу ей шло стадо овец, подгоняемое юношей-пастухом. Он улыбнулся Алме, и та улыбнулась ему в ответ – и в ее улыбке было тепло солнечного света.
Деревня просыпалась. Из домов выходили жители, кто-то успел начать перебранку, а кто-то затеял стирку. Многие приветствовали и махали руками маленькой фигурке, медленно бредущей по дороге. Алме улыбалась и тоже махала рукой, а в ее глазах отражался и поднимался ввысь, в голубое бесконечное небо, ослепительный огненный диск величайшего светила – солнца…

SACRED.

Тонкими, почти прозрачными длинными пальцами ты касаешься замысловатой вязи. Рисунок словно подергивается пеленой. Ты осторожно водишь рукой, очерчивая фигуры на обложке книги и шепча что-то сухими губами. Я сильнее сжимаю факел в руках, не отрывая глаз следя за твоими движениями. Из непонятных, страшных и диких фигур складывается рисунок – я видела его в своих снах.

Он терзал мое воображение, каждой ночью являясь в ореоле огня и раскаленных потоков лавы. Он сводил меня с ума, как ответ к неразгаданному вопросу, я просыпалась в поту и холодной дрожи. Сотни дней и ночей я искала упоминание о нем в древних, полуистлевших книгах старинной библиотеки, и, наконец, судьба послала мне помощь.

Мы познакомились с тобой там же, в библиотеке. От одного мага-самоучки я узнала название книги, которая, по его словам, могла помочь мне разобраться в странных снах. И когда я в очередной раз зашла в здание-хранилище книг, поприветствовав служащую, то увидела тебя, задумчиво водящего пальцем по страницам той самой книги.

Я ждала около получаса, слоняясь по мрачным, холодным залам, но ты не уходил и все так же сидел, склоняясь над манускриптом. Мое терпение истощалось – а когда, в очередной раз проходя за твоей спиной, я заметила на полях тот самый рисунок, я вскрикнула и бросилась к столу, желая прочитать примечание к нему. К моему глубокому сожалению, языка, на котором было написано примечание, я не знала. Со вздохом разочарования я уже хотела извиниться и уйти, но ты остановил меня, взяв за руку тонкими, холеными пальцами.

У тебя был глубокий приятный голос, располагающий к разговору. И уже через несколько минут мы вышли из библиотеки, направляясь к городскому скверу, желая на воздухе поговорить об интересующем нас предмете.

Я рассказала тебе о своих снах, и ты мгновенно зажегся идеей. По твоему сбивчивому рассказу я поняла, что рисунок, являющийся мне во снах, символ могущественной силы, скрывающейся в далекой пустыне, в замке Анато-Ли, о котором не знает никто, кроме старцев-магов. Ты бросил на меня испытывающий взгляд – я выдержала его.
И на следующий день мы отправились в путешествие.

Около месяца скитались мы по бесконечной, желтой, сухой пустыне, изнывая от жажды и усталости. И когда вдалеке показался шпиль высшей башни Амон-Сул, я лишь закрыла глаза, уверенная, что это очередной мираж.

Но ты не оставил меня. Истощенный от долгого голода, ты поднял меня на руки и донес до мощеного булыжником двора замка. И только когда мой слух уловил задорный плеск ручья, я поверила, что это не сон.


И теперь мы в главном зале пустынного замка. Здесь темно и по углам метаются тени – и изредка слышен писк мышей и крыс. Холод пробирает до костей. Я содрогаюсь, оглядывая мрачное обиталище – но оставить тебя здесь одного я не смогу.

Факел ярко освещает твою высокую изящную фигуру. Каждое твое движение исполнено грации и легкости, и в то же время необычайно величественно. Длинные черные волосы обрамляют высокий лоб и мягкий овал лица. Твои черты заострены – резко очерченный рот с тонкими, но чувственными губами, тонкий нос с трепещущимися ноздрями, высокие скулы и глаза – необычайно красивые, большие глаза. Карего цвета, в них словно горит огонь, отражающийся от факела в моей руке. Ты что-то шепчешь – слова старинного заклинания. Пальцы продолжают свой танец на обложке книги. Рисунок становится четче, словно его что-то освещает изнутри, твой голос повышается, рука дрожит, и – наконец, яркий столб огненного света ударяет из книги, и она открывается…

Затейливые письмена тускло горят мерцающим серебряным светом. Ты проводишь рукой по ним, и в руках у тебя появляется зеленый огонек. Ты начинаешь читать то, что написано в книге, и огонек разгорается. Вот это уже не просто искорка, а сноп, сияющий сноп света, сверкающий в твоих руках, скользящий по пальцам и опадающий вниз, к центру зала.

Твой голос гремит, земля начинает дрожать. В середине замка из-под пола прорывается огонь и лава, слышен громоподобный рык, от которого хочется заткнуть уши и бежать, бежать, куда несут ноги, но я только сильнее сжимаю пальцы на дереве факела и широко раскрытыми глазами слежу за твоей фигурой.

А ты все читаешь, и плетешь руками замысловатый узор из зеленого огня. И вот наконец готово – последним отчаянным движением ты посылаешь воздушный узор к центру зала, откуда рвется огонь и лава. И пол опадает вниз, и из глубин преисподней на волю выходит страшный демон – порождение ужаса и зла, ненависти и страха. Ты падаешь без сил на холодный камень пола, а я с ужасом бросаюсь к тебе – только бы спрятать от всевидящего ока огненного чудовища…


…И долго еще мы лежим на мраморном полу, дрожа и сжимая друг друга в объятиях, прислушиваясь к отдаленным раскатам грома и шагам освобожденного нами чудовища…

МОЛОКО.

В стеклянной бутылке плескалось молоко.
Вагон был наполнен шумом - возвращались из института студенты, ехали домой с курсов уставшие школьники, с работы торопились к теплому очагу суетливые женщины в деловых костюмах и мужчины с набитыми бумагами дипломатами. Кто-то читал книгу, кто-то газету, стайка подростков в углу шепталась о чем-то и изредка смеялась на весь вагон – так смеются дети, с надеждой смотрящие в будущее, дети, которых еще не успела потрепать судьба, уничтожив их наивную беспечность, дети, столь доверчивые к обманной зелени глубокого болота жизни.

Около двери вагона, на мягком, обитом коричневой кожей сидении дремал человек. Нет, он не дремал – свесив голову, он задумчиво смотрел на пакет, из которого была видна стеклянная бутылка, в которой плескалось молоко.
Вагон подпрыгивал на рельсах, и бутылка, и молоко подпрыгивали вместе с ним – белая густая жидкость разливалась по стенкам, оставляя на них почти прозрачные капли. Человек не отрывал взгляда от нелепой пляски, и в полузакрытых его глазах мелькали отблески то гаснущей, то вновь зажигающейся лампы на потолке вагона.

Он ничем не отличался от всей этой толпы, в которой лениво дремали на сидениях возвращающиеся с работы мужчины, шептались друг с другом молодые девушки с маленькими детьми, смеялись подростки и жаловались на что-то вечно недовольные бабушки.
Ему еще не было тридцати, этому обыкновенному городскому жителю. Он был невысокий, коренастый, с темными волосами и округлым лицом, на котором выделялись резкие, не слишком полные губы и ямочка на подбородке. Его глаз, опущенных вниз, не было видно – и окружающим казалось, что он дремал, покачиваясь в такт движению поезда.
Поезд резко замедлил свой бег, и в стеклах замелькали колонны и стены очередной станции – одной из многих. Сколько их всего? Десять? Двадцать? Сто? Кто-нибудь считал, сколько станций в метрополитене города?..
Одна из многих – с глупым, напыщенным названием из тех годов, когда мир с демонстрациями, с криками торжества вступал в эпоху империализма и начиналось новейшее время, а в холодных деревнях умирали от голода младенцы, с названием, не значащим сейчас ровно ничего – она была родной для кого-то.

Двери открылись, выпуская на волю толпу людей – и среди них задумчивого человека с пакетом и стеклянной бутылкой, в которой плескалось молоко. Он шел твердо и уверенно, но никто не видел его глаз – опущенных вниз, прикрытых ресницами.
Он вспоминал. Стоя на медленно ползучем эскалаторе, он вспоминал свое детство.
Тогда молоко продавалось в треугольных картонных пакетиках, и из них было так увлекательно делать кораблики. Часто весной он тихо выскальзывал из дома, от скучных уроков, пока не видела мама, вечно занятая по дому, и бежал к ручью. Минута – и на весело журчащих волнах оказывался белый кораблик с синим парусом, ловко и умело огибавший камни и намокшие ветви. И тогда он смеялся – человек с опущенными глазами – так, как смеются дети…

Человек вдруг подумал, что можно бы и сейчас найти ручей и запустить кораблик. Ну и что, что ему уже не десять лет? Ведь наверняка до сих пор где-то продаются такие картонные пакеты, не так ли?..

Толпа влекла задумчивого человека к выходу из метро. Он заметил краем глаза газетный киоск – но вовремя вспомнил, что уже купил газету на сегодня. Тем более, дома ждала интересная книжка, которую ему посоветовала…

Бам-м. На опешившего человека зло смотрела старушка с большой сумкой, в которой были видны пустые банки.
- Осторожнее, мужчина!
Крикливый голос неприятно резанул по ушам. Мужчина… еще совсем недавно его называли юношей. Что же произошло?..
Он открыл пакет и дотронулся до бутылки. Вроде бы, от удара с банками она не пострадала… Он усмехнулся.
Толпа опять повлекла его за собой. Наконец, и выход… он толкнул тяжелую дверь и полной грудью вдохнул свежий после душного метро воздух. И тут же замер…
…На темном, бесконечно-синем небе мерцали, подмигивая друг другу, маленькие звезды. Можно было даже различить малую и большую медведицу, полярную звезду, та яркая точка – это Марс, а вон – вон четкий серп желтого, словно прищурившегося, месяца.

Человек замер, широко открыв глаза и смотря на небо. Вокруг шли, толкая его, люди, куда-то спешащие, о чем-то спорившие, а он стоял, не замечая ничего вокруг, пораженный увиденным.
И его глаза сияли, как и маленькие далекие звезды, глубокие, красивые, темно-зеленые глаза.
- Ваши документы.
Он опустил голову и непонимающе смотрел на стоящего перед ним мужчину в форме.
- Ваши документы, пожалуйста.
Документы… ах, да, документы… сейчас-сейчас.
Он торопливо рылся в карманах куртки, брюк, и наконец вытащил тоненькую бордовую книжечку.
- Хорошо… проход не загораживайте. Отойдите в сторону.
Человек спрятал книжечку в нагрудный карман и улыбнулся постовому. Но тот уже отвернулся и направился к служебной машине.

Задумчивый человек направился дальше. Но теперь он не прятал глаз – он шел, чему-то тихо улыбаясь, и глядел на мир так, словно увидел его впервые.
Невысокий пятиэтажный, покрашенный в синий цвет дом стоял в стороне от других. К нему и направился человек, перехватив пакет в левую руку.
Он приложил кружочек ключа к магниту и открыл дверь подъезда. Поднялся на лифте на третий этаж. Открыл дверь квартиры и вошел внутрь.
Пустынная квартира встретила его темнотой и тихим кошачьим мяуканьем. Он включил свет и на мгновение зажмурил глаза. Из комнаты вышла кошка – еще почти котенок, бело-рыжего окраса, и уселась на пороге, заинтересованно смотря на человека. Он снял обувь, и повернулся, чтобы запереть дверь – на ней висел листок.

«Не забудь покормить рыбок, цветы не поливай, спасибо за кошку и от кошки, скоро буду».
Он дотронулся тонкими пальцами до белой бумаги. От листка чуть ощутимо веяло духами – ее духами…

Кошка напоминающе мяукнула. Он торопливо прошел на кухню, достал блюдечко и вынул из пакета стеклянную бутылку с молоком. Налил в блюдце. Поставил перед кошкой и направился в комнату – покормил рыбок, закрыл окно, поправил покрывало на ее постели. Его взгляд задержался на полке – он подошел ближе, всматриваясь в бело-синее сооружение на самом краю, невольно задержав дыхание.
Так и есть. Неловко склеенный, неровный, неустойчивый кораблик – из картонного пакета от молока. Он улыбнулся, и, взяв его в руки, засмеялся – громче и громче, так, как смеется ребенок.

…Пора было уходить. Он погладил кошку, надел ботинки, открыл дверь. Бросил последний взгляд на ее квартиру и выключил свет.
Ему предстоял долгий путь домой…

 ПРО ОСЕНЬ.

…Здесь все такое родное, будто наша страна двадцать лет назад,
Такая красная страна, как наша двадцать лет назад,
Такие здесь автомобили, мы о таких уже забыли,
Грузовики и бьюики…
Чайник закипал. Нужно было выключить его, она хотела всего лишь подогреть воду – но свист и мерные удары крышки о металлическую поверхность старого чайника успокаивали. Она протянула руку к радиоприемнику и сделала музыку чуть тише.

…А в моих ботинках до сих пор кубинский песок…
В комнате царили сумерки. За грядами серых туч не видно ни луны, ни далеких звезд – и только фонарь, ярко светивший в открытое окно, освещал кухонный стол и сидящую на стуле девушку.

…Они поют так, как я бы хотела петь для тебя,
Они танцуют так, как я бы хотела танцевать с тобой…
От ветра занавески взлетали – и тут же опускались вниз, словно в каком-то танце. За окном шумел дождь.
Он падал на серые крыши домов, на подоконники, на грязный асфальт. На темные пятна зонтов – впрочем, время позднее, людей на улице почти не было.
Она подошла к окну.
Дождь стекал в лужи. Их было много – больших и маленьких. Были и огромные – в них по утрам прыгали дошкольники в резиновых сапогах, смеясь и радуясь, и брызги изредка долетали до случайных прохожих – суровых мужчин в пальто и с портфелями, женщин в деловых костюмах. Они сердились и ругались на детей – а тем было все равно.
Фонарь отражался в одной из таких луж. От беспрестанно падающих капель дождя его отражение искажалось. И словно обрамлением для картины служили желтые, красные и коричневые листья…

…Мы кубинскими звездами царапали спину и грудь,
И завидовали тем, кто здоровался за руку с Че…
Послышалось шипение попавшей на раскаленную плитку воды. Она метнулась и сняла чайник с огня…
Черт!.. Она морщилась и махала рукой. Обожгла мизинец – холодная вода… и пластырь.

…Мы пахли ромом, мы ныряли в горячую зимнюю ночь,
Мы пахли ромом, любили друг друга, я спала у тебя на плече…
Она опять подошла к окну, подставив руку каплям дождя. Пластырь быстро промок – зато ушла боль… внизу показалось черное пятно зонта. Путник прошел мимо окна и быстро вбежал по ступеням в ее подъезд.
Он.
Она торопливо сняла фартук, окинула кухню быстрым взглядом, убрала в холодильник еду для собаки – на дорогие корма денег не хватало, и в ход шло все – от гречневой каши до хлебных крошек и докторской колбасы.
Она остановилась у зеркала. Распустила волосы. «Нет, вульгарно…». Опять зацепила резинкой. Поправила кофточку и направилась к двери. Что-то вспомнила, торопливо подошла к приемнику, выключила музыку. Ему не нравятся Ночные Снайперы…
По лестнице слышны были звуки шагов. Лифт опять не работает… впрочем, она жила на седьмом этаже, и редко пользовалась лифтом.
Шаги затихли. Она подождала еще немного и отошла от двери.
Не он.

…Мы вернулись в конкретно унылый рассвет…
Песня еще продолжалась. Она присела на стул, и чуть вздрогнула от мелодичного звонка в дверь.
- Здравствуй.
- Я весь мокрый…
Он и правда был мокрый. Зонт не спас – с плаща лилось ручьем.
Пара капель упала на ее руки, пока она вешала плащ и раскрывала зонт, ставя его сушиться. Она поежилась и поскорее закрыла дверь.

…А в моих ботинках до сих пор…
Он щелкнул выключателем. В комнате стало тихо. Она закусила губу, ожидая нравоучений, и скосила на него глаза.
Он улыбался, вертя что-то в руках.
Статуэтка. Че в полный рост, она привезла с Кубы… закинула в дальний угол.
- Чаю?..
Он посмотрел на нее немного удивленно, и кивнул. Она включила плиту и поставила чайник.
- Садись.
Они сели напротив друг друга, молча и думая – каждый о своем.
- Мы расстались с ним.
Он снова посмотрел на нее удивленно, и быстро опустил глаза.
- Почему?
- Не будем об этом… просто, чтобы ты знал.
Они замолчали. Ветер поднял и закружил занавески.
Он поднял руку и коснулся ее волос.
- Зачем ты?.. Распусти…
Она неловко улыбнулась и дернула резинку – волосы упали волной на плечи.
Он взял ее руки в свои.
Они смотрели – глаза в глаза. Долго-долго. Как будто в первый раз…
А на улице лил дождь. По крышам, по асфальту, по зонтам случайных, спешащих прохожих. И тихо свистел на плите позабытый чайник…

Песня - Ночные Снайперы, "Куба".

МОЯ ОСЕНЬ.

Унылое небо нависает над домами, грозясь вот-вот разразиться дождем. Кажется, еще немного - и оно упадет вниз, рассыпавшись на осколки тяжелых бетонных плит. Город - большая каменная клетка, в которой искуственно все. Только изредка покажется солнце, да и то не настоящее - только его отблеск, его далекое отражение, его оттиск на сером полотне.
А так хочется ощутить под руками живую землю. Зеленые стебли осоки, как тонкие лезвия, режущие руки - и с дрожащих пальцев ярко-красными, как ягоды рябины, каплями падает на землю кровь. А боли нет...
Унылый крик далекой птицы - последняя стая журавлей, молчаливых, печальных, острым клином летящих за горизонт. Кажется, еще чуть-чуть - и сможешь увидеть их гнездовья в далеких, чужих лесах.
Покинутые гнезда со старой скорлупой, сухое сено - душистая трава, лес, играющий всеми красками осени - красный, золотой, желтый. И одинокие зеленые ели... и поля, поля, бескрайние поля. Ноги по колено утопают в нескошенной траве, бредешь, как по морю - по морю колышущихся трав, пряных, терпких, горьких.
Теперь ветер - хозяин скошенных пастбищ, глухих лесов, речных заводей. То легким дыханием проносится он по глади воды, по поникшим кустам, то играет со старыми соснами, кружа вокруг их могучих стволов. То, как демон, с хохотом валит осины, к земле пригибает гибкие березы.
Нет спасенья от осеннего дождя - крупные капли, тяжелые, гулко стучат по земле, и деревья, потерявшие почти весь свой покров, не укроют путника от их холода.
Весь лес усеян хвоей и опавшими листьями. Опускаешь руки в кучу листвы, вскидываешь - и разлетаются феерверком красные, желтые, коричневые лепестки. Тихо в лесу, а ты крикнешь - и эхом вернется к тебе твой крик. Вдыхаешь запах... запах осеннего леса - запах мокрой хвои.
Тягуч конец сентября, тягуч и горек. Песня его - песня тихой свирели, льется между пальцев, как густое молоко.
А осенние вечера - долгие, волшебные вечера - сиреневое небо. Дымка тумана подбирается все ближе, почти касаясь рук, но лишь шаг - и туман испуганно отпрянет. Кристально чист воздух осеннего вечера. Кажется, вечность проходит, пока ночь опустит свой плащ на усталую землю. И небосвод усыпан мириадами далеких звезд - столь ярких, что слепит глаза, но не оторвать глаз от чудного зрелища.
Тяжесть в груди, тоска, сжимает осень рукой сердце. Хочется запеть - но слова так ничтожны перед красотой осенней тишины. Волшебной тишины... тишины живой, тягучей, горькой.
Осень ждет слез. И плачет сама, устало, уныло.
А журавли улетают...
И сердце рвется за ними. Но крепко осень сжимает нас в своих объятьях, и медленно мы становимся частью ее сущности - ее тоской, ее слезами, ее дождем и ветром - о чем-то плачущим в ветвях могучих сосен...

(с) Анамариэль (Silentium) 

Главная :: Новости :: Члены партии :: Члены редакции :: Наше творчество :: Выпуски газеты :: Устав партии :: Гостевая книга